Марина Вирта.

РАЗДЕЛ "ДЕТСКИЙ УГОЛОК"

        ИГРА В АЭРОПЛАНЫ

                    2

Ну вот и всё... Я прилетел,
И должен тихо и послушно
Играть, как можно и как нужно.
А я играл, как я хотел!

Прощай навек, мой самолёт!
Они хотят, чтоб я поверил,
Что вентилятор - не пропеллер,
А потолок - не небосвод.

Что если вверх - то на чердак.
Ну, в крайнем случае - на крышу.
Но я же знаю, я же вижу,
Что всё не так, совсем не так!

В полночный мрак моей каюты
Вплывают крылья, как во сне,
И намечаются во тьме
Невероятные маршруты!
И расцветают парашюты
На невозможной высоте!

РАЗДЕЛ "ДЕТСКИЙ УГОЛОК"

       ИГРА В АЭРОПЛАНЫ

                        1

Что же делать, если нет
Даже в центре, в "Детском мире",
Настоящих самолётов,
Например, ТУ-104?
Что же делать, если нет
Самолётных магазинов?
Не ходить же, рот разинув,
Не сидеть же просто так!

Человеку с давних пор
Очень крыльев не хватает:
Хоть со стула на ковёр,
Хоть во сне, но он летает!
Так что нечего зевать
От безделия и скуки:
Не сидите, сложа руки,-
Окрыляйтесь как-нибудь!

Сделай сам корабль воздушный,
Одному тебе послушный:
Три мотора, три винта,
Три хвоста.
И взлетай на нём свободно,
И летай куда угодно-
Лишь бы лётная погода!
Красота!..

РАЗДЕЛ "ВЗРОСЛЫЕ СКАЗКИ"

СКАЗКА БРАТЬЕВ СТРУГАЦКИХ

     ОТВОРИЛИСЬ ВОРОТА

Отворились ворота,
Хлопнули ладоши,
Отлетели кто куда
Старые галоши,
Съехал галстук набекрень
И уехал к тёте,
И забыли мы в полёте
Пристегнуть ремень!

Посадили в поле лук -
Выросла малина,
Самолёт летел на юг -
И проехал мимо,
Точный сделали расчёт,
Сроки назначают -
Всё равно никто не знает,
Сто произойдёт!

Пусть погода в декабре
Хуже средней нормы,
Пусть на гордом корабле
Мачту смыли штормы,
И пускай рискую я
Опоздать к обеду -
Всё равно я еду! Еду!
Голову сломя!

ГЕННАДИЙ
(ГЕННАДИЙ ЖУКОВ)
Продолжение.

ЛЕБЕДЬ - ЛЕДЕ

Леда! Все чаще душа отзывается стали.
Леда! И в этом повинен Гефест.
Леда! Две тысячи лет наковальни и молот стучали
И надсадили мой слух. Я не слышу окрест.
Леда! А ты позовешь меня тихо. А я не услышу.
Леда! А ты позовешь меня громче. А я не приду.
Вскрикнешь пронзительно - боже! - все выше и выше
Нужно звучать, чтобы Лебедь услышал беду.
Внемли и виждь: это дух мой, как воздух клубится.
Яростен зов твой! - и я перепутал обряд:
Видишь - срывается вниз стимфалийская птица.
Слышишь - каленые перья призывно звенят.

УРОК КАРМЫ

1
Отвернувшись от мудрости века сего,
От железного духа тевтонца,
От стоических дам, фамильярных господ,
От сутан моралистов с мечами и от
Мясников с палашами гвардейскими, от
Культуры, что шляется взад и вперед,
Парфюмерных низин, фурнитурных высот,
Дамских трусиков, мужеских шляп и колгот,
Я в Европу захлопнул окно - как киот...

Отвернувшись от мудрости века сего
В стороне заходящего солнца,
Я увидел, как сакура нежно цветет,
А под сакурой воин глядит на восход,
Вот он меч достает, вот вскрывает живот...
И захлопнул второе оконце.

Я на север глядел: ледостав... ледоход...
Занимался и таял пузырчатый лед.
К богу поднял лицо - там скрипел самолет,
А под ним набухала гроза...
...Как рубанок по дереву, шел самолет...
А под ним набухала гроза...
...Как рубанок по дереву, шел самолет...
А на юге,- у гордых тибетских высот-
Сбросив плащ, словно черствый чужой переплет,
Упираясь босыми ногами в живот,
Человек, словно книга, сидел вразворот.
Он сказал: кто живет - эту жизнь не поймет.
И закрыл я послушно глаза.

2
Я увидел, как суетно время идет,
Чушь собачью, что шляется взад и вперед.
Мясников белокурых, степенных господ
В дамских трусиках. Розовый грешный приплод
Дам стоических. дым парфюмерных болот,
Самурая, ввернувшего саблю в живот,
Облетевшую сакуру, лопнувший лед,
И над всем этим - грузный чужой самолет,

И - над всем этим - тучу, что в небе растет,
И - над всем этим - синь разреженных высот,
Шар земной, упакованный в черный киот,
Желтый отблеск лампады. Мертвящий полет
Бездыханных планет. Неживой хоровод
Пятен света. И тяжкий надвинулся свод...
И в последний,
Уже в распоследний черед,
Я увидел Великую Тьму.

И сказал я, как старец: ...уже не пойму.
И спросил я, как мальчик в пустынном дому:
Что же делать мне здесь одному?

На этом стихотворении заканчивается подборка Геннадия Жукова в сборнике "Граждане ночи".

Продолжение следует.

РАЗДЕЛ "ЗА КАРПАТАМИ"

* * *
На самолетах летать не люблю.
Самолет - это завтрак в Питере,
ужин в Ужгороде...

Мне по душе до-ро-га.
Мысли, вспять улетающие с платформами,
путевыми сторожками, ветром.
Протяженность тоски
и восторженно-покаянное возвращенье
перед новой разлукой.

ЗАКАРПАТЬЕ В ЗЕРКАЛЕ ПРИДОРОЖНОГО РОДНИКА

Перекресток, вокзал, перевал...
Кто здесь только не перебывал!
Приходили туда и сюда,
сколько видела эта вода!

Ференц Ракоци к ней приникал,
к этой влаге, которую пью.
Словно летопись - дно родника,
отразившего жажду мою.

Вавилон языков и примет,
полузапад и полувосток.
Но свое не сходило на нет,
на заглох праславянский исток.

Изменяются будни Карпат,
обновляются речь и леса,
только горы все так же молчат,
подпирая плечом небеса.

СЫНУ
1.
Тебе еще только пять...
Долина тебя перебрасывает в ладонях
как дымящуюся картофелину,
форели в Синявке с тобою наперегонки!

К этим райским пресветлым кущам
восходит и первый восторг
и первый урок:
садовник-скупец объяснил тебе с помощью палки,
что древо познанья
чревато изгнаньем из рая.

2.
Детство - эскиз.
Твой судьба набросала
в этюднике узкой долины,
взбегающей к Синяку.

Ты давно уже не похож
на мальчишку, упрямого, голенастого,
а я все сличаю портрет с эскизом...

* * *
Пахнет кожей,
шинельными скатками,
пахнет потом и пылью дорог.
Офицеры танцуют с солдатками.
А дневальный стоит у ворот.
Ах ты, музыка,
душная музыка,
вынешь душу
и спалишь дотла!
Санинструкторша в юбочке узенькой,
как по музыке, мимо прошла.
В черных лужах ломаются лучики.
В белых окнах тромбоны звучат,
и лебяжьими шеями рученьки
проплывают на жестких плечах.
И косится дневальный украдкою,
лишь качнет духовая волна.
Только где там! Шинельною скаткою
обнимает солдата война.
Это кончится, кончится, кончится!
Только сердцем, приятель, владей:
ведь кому же, подумай, не хочется
приласкать на плечах лебедей!..

* * *
Мы ползем землей паленой -
не поднимешь головы.
Вот убьют - травой зеленой
прорасту,
пучки травы
из глазниц моих пробьются.
Ты сорви мои глаза,
не росой, слезой прольются -
по горошине слеза!
Скажешь: "Слезы как горох!
Знать, при жизни их берег..."
1942

* * *
Который год - живой, никем не тронут -
хожу войной, катаюсь по траве.
Но снова тонут,
самолеты тонут,
крестами тонут в яркой синеве.

И мне - крестом
с калужской колокольни
сегодня в ночь маячить над войной,
где стонут пушки,
всхрапывают кони,
пехота распласталась под луной.

Мне помнится - в пехоте хорошо:
я шел и шел,
ложился спать под кустик,
там запахи, и ягоды, и грузди,
и тихой грусти полный вещмешок.

А тут: под самолетом - города,
внизу война траншеями змеится.

А главное - мне хочется жениться:
мне, говорят, давно пришли года...
1942

В книге "Обелиски в лесу" даты стоят не под всеми стихотворениями.

БАЛЛАДА

Тук-тук,
тук-тук
сердце.
Так-так,
так-так
поезд.
Мама на мальчика
сердится,
маме за мальчика
боязно.

Гонятся за стеклом
ведьмы, разбойники, клоуны...
Малыш у окна застыл.
Скачут царевны - не жабы,
И не мосты, не мосты
пролетают, а остовы
дирижаблей...

- Мама, смотри -
царевна! -
Мама глядит -
деревня...
- Мама, видишь,
Пьеро там! -
Мама: - Верно,
перрон там... -
Мальчик растет, растет,
мама не замечает.
Скоро уже Ростов,
звезды и чай -
не до чая!

Дядя веселый зовет:
- Хочешь, поедем со мною?
Будем водить самолет
над черноморской волною.
Есть у меня такой же
дома герой...
На аэродроме кони
щиплют зеленый гром.
Днем в самолете скачем,
вечером - на коне.
В общем, товарищ мальчик,
едем ко мне!

Мальчик сползает с полки.
Мама: - Куда ты?
Полно!
Что же ты, бросишь маму?
Дядя ведь шутит... -
Мальчик не слышит маму,
мальчику не до шуток.
Скорее, скорее...
Стоп!
Время сойти нам.
Мальчик нагнулся, чтобы
зашнуровать ботинок.
А распрямился, глядя,
ждут ли его у двери...
Где же ты, дядя? Дядя!
Сам же... ты... говорил...
Что же ты? Лужа? Небо ли?
Души шуршат плащами,
дяди как будто не было,
даже не попрощался...

Сквозняк играет
шнурком незавязанным,
полетел кувырком
месяц над вязами.
Мальчик все меньше,
месяц все ниже,
душные лапы
плюша и лака...
Дядя на станции умер -
вышел.
Мальчик на станции -
выжил, плакал.

* * *
Снег валит... Штриховка. Зыбь.
Таянье на гравии.
Повторяются азы
кинематографии.
Неподвижные дома,
подвижная сетка.
Завихрения ума,
замиранье сердца.
Влево снег летит, сгорая,
и за снегом следом
дым, дома, стволы, сараи
улетают влево.
Кто-то хмурится - на кой
это мельтешенье?!.
Относительный покой,
видимость движенья...
Ветер влево все понес
радостной оравой...
Только чей-то черный пес
убегает вправо.
1965

* * *
Кошмары детства! Пианино -
галера черная. И ты
елозишь с каторжною миной
придатком гулкой черноты.
Окостенелыми руками
долбишь костяшки невпопад,
как будто весла бьют о камень
и щепки звуками летят.
То за ухо тебя оттреплет,
то пропускает, чтоб вникал,
по нервам ток бемольной трели
сухая, в кружевах, рука.
А черный глянец корчит рожи,
смеясь заливисто: ла-ла!..
И смотрит мальчик чернокожий,
чертами на меня похожий,
в свои кривые зеркала.
1965.

Баллада

Тук-тук,
тук-тук
сердце.
Так-так,
так-так
поезд.
Мама на мальчика
сердится,
маме за мальчика
боязно.

Гонятся за стеклом
ведьмы, разбойники, клоуны...
Малыш у окна застыл.
Скачут царевны - не жабы,
и не мосты, не мосты
пролетают, а остовы
дирижаблей...

- Мама, смотри -
царевна! -
Мама глядит -
деревня...
- Мама, видишь,
Пьеро там! -
Мама: - Верно,
перрон там...
Мальчик растет, растет,
мама не замечает...
Скоро уже Ростов,
звезды и чай -
не до чая!

Дядя веселый зовет:
- Хочешь, поедем со мною?
Будем водить самолет
над черноморской волною.
Есть у меня такой же
дома герой...
На аэродроме кони
щиплют зеленый гром.
Днем в самолете скачем,
вечером - на коне...
В общем, товарищ мальчик,
едем ко мне!

Мальчик сползает
с полки.
Мама: - Куда ты?
Полно!
Что же ты, бросишь маму?
дядя ведь шутит... -
Мальчик не слышит маму,
мальчику не до шуток.
Скорее, скорее...
Стоп!
Время сойти нам...
Мальчик нагнулся, чтобы
зашнуровать ботинок.
А распрямился, глядя,
ждут ли его у дверИ...
Где же ты, дядя? Дядя!
Сам же... ты... говорил...
Что же ты? Лужа? Небо ли?
Души шуршат плащами...
Дяди как будто не было,
даже не попрощался...

Сквозняк играет
шнурком незавязанным,
полетел кувырком
месяц над вязами.
Мальчик все меньше,
месяц все ниже,
душные лапы
плюша и лака...
Дядя на станции умер -
вышел.
Мальчик на станции -
выжил, плакал.
1964