Храню листки чужого дневника.
И постепенно начинает сниться:
Его владельца слабая рука
Становится карающей десницей.
Я просыпаюсь. Холод и огонь
Меня вдавили в мокрую подушку.
И снова надо мной его ладонь,
И страшен голос, медленный и душный,
В ночи напоминающий хорал.
Его рука моей щеки коснулась...
"В тот страшный час, когда я умирал,
Ты не проснулась. Слышишь?
И я живу. Добры мои дела.
В моих словах - душа и благородство.
Но я уже однажды проспала
Чужую гибель и свое сиротство.
* * *
Ты ушел, а я оставлена с людьми,
Я живу, но нет покоя мне, пока
Вижу контуры Хароновой ладьи,
Слышу посвист твоего дождевика.
Я поправилась и волосы стригу
Как мальчишка, - ты б узнал меня с трудом.
Но однажды я с работы прибегу,
Свет зажгу - а ты за письменным столом.
Закричу и припаду к твоей руке,
Не поверю и в лицо твое взгляну.
Как дождинка на твоем дождевике,
Как дождинка, по капрону соскользну.
Потряси меня за плечи и скажи,
Повтори свои далекие слова:
"Как же ты могла поверить этой лжи,
Будто умер я, а ты еще жива?.."
* * *
Если душу мою одолеет усталость,
Отойду в уголок, чтоб подумать о том,
Как писалось ему, боже мой, как писалось,
Что за легкость владела рукой и умом!
Если б время вернулось и остановилось!
(Я предвижу упрек за подобный размах.)
Плыл дымок, и закатное солнце дробилось,
И читалось доверие в женских глазах.
Мы не стали умней - стали тверже и старше.
Но подняться над миром мы тоже смогли,
Чтоб увидеть квадратик - пруды Патриаршьи
И полоску Тверского бульвара вдали.
На этом стихотворении кончается раздел "Памяти друга".
