* * *
В комнате лампа горела и черепаха жила.
Хозяин ее занавесил окно одеялом.
Недавно ушла от него молодая жена.
На стенке ее фотография смутно мерцала.
Писал он портрет чугунного утюга.
Женщин к себе приводил, ожидая участья.
Но холодны были они, и он матюгал
Бабьё, худсовет и былые надежды на счастье.
В панцирь втянувшись, его черепаха спала.
Он на диване валялся, Монтеня мусоля.
И, уклоняясь от коммунальных оплат,
Ел все сырое, с медом и вовсе без соли...
* * *
Его никто не ищет,
А он прячется.
Никто не подслушивает,
А он говорит шепотом.
Писем не пишет,
К телефону не подходит,
Дверь не открывает.
Получив поздравительную открытку,
Рвет ее на мелкие клочки.
Он заболел - но не ест:
Отравлено.
Ему говорят, что звонил его бывший начальник
И приказал есть -
Слушаюсь, но вы ответите за мою гибель.
Ему кажется, что все за ним следят,
А он никому на свете не нужен.
Вот на окошко сел голубь -
Кыш! - у него под крылом микропередатчик.
В МЕТРО
В тапочках домашних и в мужских носках,
В шали черной птичьей к нам она спустилась,
В ГУМ и в ЦУМ, в Пассаж с неприступных скал,
Чтоб набрать в хурджины тяжесть непосильную.
Слышу я как будто на русском ломаном:
"Сколько надо мальчикам, а еще - невесте..."
Как разговорится за столом она!
Как же распоется по приезде!
Как раскинет крылья над выводком своим,
Гордо заклекочит, радостно прищелкнет -
А пока в вагоне рядом мы стоим,
И качаются в руках у нас кошелки.
Продолжение следует.
